Колымские рассказы анализ дождь

Варлам Шаламов - один из самых великих русских писателей 20-го столетия, человек несгибаемого мужества и ясного, пронзительного ума. Он оставил после себя поразительное по глубине и художественности наследие - Колымские рассказы, рисующие безжалостно правдивую и пронзительную картину жизни и человеческих судеб в сталинском ГУЛАГе. Трагическая судьба В. Шаламова подготовила его к тому, чтобы стать автором Колымских рассказов. Родился он в Вологде, в семье священника, 5 июня 1907 года. В 1924 году приехал в Москву и поступил в МГУ на факультет права. Атмосфера 20-х годов целиком захватила молодого Шаламова.

Варлам Шаламов «Колымские рассказы», 1969 год

Эти рассказы оставляют крайне тяжелое впечатление ужаса от того, что так действительно выживали люди. Главные темы произведений: лагерный быт, ломка характера заключенных. Все они обреченно ждали неминуемой смерти, не питая надежд, не вступая в борьбу. Голод и его судорожное насыщение, измождение, мучительное умирание, медленное и почти столь же мучительное выздоровление, нравственное унижение и нравственная деградация — вот что находится постоянно в центре внимания писателя. Все герои несчастны, их судьбы безжалостно сломаны. Язык произведения прост, незатейлив, не украшен средствами выразительности, что создает ощущение правдивого рассказа обычного человека, одного из многих, кто переживал все это.

М. Эльзенбах. Художественный мир Шаламова в рассказах "Апостол Павел" и "Дождь"

Наш сайт подключен к Orphus. Аутентичная электронная публикация рукописей В. Назад Содержание Вперёд Дождь Мы бурили на новом полигоне третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше.

До мерзлоты еще никто не дошел, хотя и ломы и кайла заправлялись без всякой задержки — редкий случай; кузнецам было нечего оттягивать — работала только наша бригада. Все дело было в дожде. Дождь лил третьи сутки не переставая. На каменистой почве нельзя узнать — час льет дождь или месяц. Холодный мелкий дождь.

Соседние с нами бригады давно уже сняли с работы и увели домой, но то были бригады блатарей — даже для зависти у нас не было силы. Десятник в намокшем огромном брезентовом плаще с капюшоном, угловатом, как пирамида, появлялся редко. Начальство возлагало большие надежды на дождь, на холодные плети воды, опускавшиеся на наши спины.

Мы давно были мокры, не могу сказать, до белья, потому что белья у нас не было. Примитивный тайный расчет начальства был таков, что дождь и холод заставят нас работать. Но ненависть к работе была еще сильнее, и каждый вечер десятник с проклятием опускал в шурф свою деревянную мерку с зарубками. Мы не могли выходить из шурфов — мы были бы застрелены. Ходить между шурфами мог только наш бригадир. Мы не могли кричать друг другу — мы были бы застрелены. И мы стояли молча, по пояс в земле, в каменных ямах, длинной вереницей шурфов растягиваясь по берегу высохшего ручья.

За ночь мы не успевали высушить наши бушлаты, а гимнастерки и брюки мы ночью сушили своим телом и почти успевали высушить. Голодный и злой, я знал, что ничто в мире не заставит меня покончить с собой.

Именно в это время я стал понимать суть великого инстинкта жизни — того самого качества, которым наделен в высшей степени человек. Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади — я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье созданье, и не потому, что у него удивительный большой палец на каждой руке.

А потому, что был он физически крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому. Вот обо всем этом в сотый раз думал я в этом шурфе. Я знал, что не покончу с собой потому, что проверил эту свою жизненную силу. В таком же шурфе, только глубоком, недавно я выкайлил огромный камень. Я много дней бережно освобождал его страшную тяжесть. Из этой тяжести недоброй я думал создать нечто прекрасное — по словам русского поэта.

Я думал спасти свою жизнь, сломав себе ногу. Воистину это было прекрасное намерение, явление вполне эстетического рода. Камень должен был рухнуть и раздробить мне ногу. И я — навеки инвалид! Эта страстная мечта подлежала расчету, и я точно подготовил место, куда поставлю ногу, представил, как легонько поверну кайлом — и камень рухнет. День, час и минута были назначены и пришли.

Я поставил правую ногу под висящий камень, похвалил себя за спокойствие, поднял руку и повернул, как рычаг, заложенное за камень кайло. И камень пополз по стене в назначенное и вычисленное место. Но сам не знаю, как это случилось, — я отдернул ногу. В тесном шурфе нога была помята. Два синяка, три ссадины — вот и весь результат так хорошо подготовленного дела.

И я понял, что не гожусь ни в членовредители, ни в самоубийцы. Мне оставалось только ждать, пока маленькая неудача сменится маленькой удачей, пока большая неудача исчерпает себя. Ближайшей удачей был конец рабочего дня, три глотка горячего супу — если даже суп будет холодный, его можно подогреть на железной печке, а котелок — трехлитровая консервная банка — у меня есть.

Закурить, вернее, докурить, я попрошу у нашего дневального Степана. Были ли эти рассуждения некой тренировкой мозга? Ни в коем случае. Все это было естественно, это была жизнь. Я понимал, что тело, а значит, и клетки мозга получают питание недостаточное, мозг мой давно уже на голодном пайке и что это неминуемо скажется сумасшествием, ранним склерозом или как-нибудь еще... И мне весело было думать, что я не доживу, не успею дожить до склероза. Лил дождь. Я вспомнил женщину, которая вчера прошла мимо нас по тропинке, не обращая внимания на окрики конвоя.

Мы приветствовали ее, и она нам показалась красавицей — первая женщина, увиденная нами за три года. Я никогда ее больше не видел, но всю жизнь ее вспоминал — как могла она так понять и так утешить нас. Она указывала на небо, вовсе не имея в виду загробный мир. Нет, она показывала только, что невидимое солнце спускается к западу, что близок конец трудового дня. Она по-своему повторила нам гетевские слова о горных вершинах.

О мудрости этой простой женщины, какой-то бывшей или сущей проститутки — ибо никаких женщин, кроме проституток, в то время в этих краях не было, — вот о ее мудрости, о ее великом сердце я и думал, и шорох дождя был хорошим звуковым фоном для этих мыслей.

Серый каменный берег, серые горы, серый дождь, серое небо, люди в серой рваной одежде — все было очень мягкое, очень согласное друг с другом. Все было какой-то единой цветовой гармонией — дьявольской гармонией. И в это время раздался слабый крик из соседнего шурфа. Моим соседом был некто Розовский, пожилой агроном, изрядные специальные знания которого, как и знания врачей, инженеров, экономистов, не могли здесь найти применения.

Он звал меня по имени, и я откликнулся ему, не обращая внимания на угрожающий жест конвоира — издалека, из-под гриба.

Я долго думал! И понял, что смысла жизни нет... Тогда я выскочил из своего шурфа и подбежал к нему раньше, чем он успел броситься на конвойных. Оба конвоира приближались. В это время донесся отдаленный, заглушенный дождем гудок, и мы стали строиться. Мы работали с Розовским еще некоторое время вместе, пока он не бросился под груженую вагонетку, катившуюся с горы.

Он сунул ногу под колесо, но вагонетка просто перескочила через него, и даже синяка не осталось. Тем не менее за покушение на самоубийство на него завели дело, он был судим, и мы расстались, ибо существует правило, что после суда осужденный никогда не направляется в то место, откуда он прибыл.

Боятся мести под горячую руку — следователю, свидетелям. Это мудрое правило. Но в отношении Розовского его можно было бы и не применять.

Тема трагической судьбы человека в тоталитарном государстве в «Колымских рассказах» В. Шаламова

Наш сайт подключен к Orphus. Аутентичная электронная публикация рукописей В. Назад Содержание Вперёд Дождь Мы бурили на новом полигоне третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. До мерзлоты еще никто не дошел, хотя и ломы и кайла заправлялись без всякой задержки — редкий случай; кузнецам было нечего оттягивать — работала только наша бригада.

Колымские рассказы

Северодвинского фил. Поморского гос. Первая половина XX столетия стала для России поистине кровавым временем. Одним из тех, кто не побоялся обратиться к теме смерти в советской литературе, был В. Да и не могло быть по-другому. Зима для колымчан — самое страшное время года. Так описывал В.

ПОСМОТРИТЕ ВИДЕО ПО ТЕМЕ: "Колымские рассказы" Варлам Шаламов

Анализ сборника Шаламова «Колымские рассказы»

Но Фолкнер — это взломанный, взорванный роман, и только писательская ярость помогает довести дело до конца, достроить мир из обломков. Роман умер. И никакая сила в мире не воскресит эту литературную форму. Людям, прошедшим революции, войны и концентрационные лагеря, нет дела до романа. Авторская воля, направленная на описание придуманной жизни, искусственные коллизии и конфликты малый личный опыт писателя, который в искусстве нельзя скрыть раздражают читателя, и он откладывает в сторону пухлый роман. Потребность в искусстве писателя сохранилась, но доверие к беллетристике подорвано.

2 [2 Шаламов В. «Дождь», Воскрешение лиственницы. 9 [9 При анализе сюжетных структур «Колымских рассказов» мы пользовались типологией. Поэтому неудивительно, что персонажами «Колымских рассказов» стали . дня провел в холодном шурфе под непрекращающемся дождем («Дождь»). Сюжет рассказов В. Шаламова — тягостное описание тюремного и лагерного и как себя вёл в этом Освенциме без печей, как называл Шаламов колымские лагеря. Дождь. Розовский, работающий в шурфе, вдруг, несмотря на.

Шаламов, однако, даже в это время десталинизации оказался автором непроходным. В июле 1964 года, когда оттепель уже шла на спад, Шаламов получил от издательства официальный отказ. Зато рассказы очень быстро и широко разошлись в самиздате, в неофициальной литературной иерархии поставив Шаламова рядом с Солженицыным — как жертву, свидетеля и обличителя сталинского террора. Орган народно-трудового союза российских солидаристов, политической организации русской эмиграции.

Пожалуйста, подождите пару секунд, идет перенаправление на сайт...

В двадцатом столетии, в век торжества информации, долгие годы единственным источником сведений о советских лагерях были свидетельства людей, побывавших там. В этом отношении - как и во многих других - лагерь отбрасывал человеческое сознание назад, в те времена, когда переносчиками новостей служили рассказы очевидцев и слухи. Слухи о советских и гитлеровских лагерях noшли по свету сразу же, как только эти лагеря появились. Естественной реакцией было недоверие. Естественной, ибо и в Европе, и в Америке люди уже привыкли к тому, что политические противники возводят друг против друга равно неправдоподобные обвинения. Естественной, ибо восприняв на уровне массового сознания идеи гуманизма и прогресса, люди очень не хотели верить всему, что могло бы нарушить внутреннюю комфортность их сосуществования с миром.

Вы точно человек?

.

.

.

.

ВИДЕО ПО ТЕМЕ: boutique-dart.ru Шаламов.