Впоследствии я узнал фамилию этого офицера

Авторская история снимка[ править править код ] На сегодняшний день существуют несколько авторских версий создания снимка, которые можно разделить на две группы — собственно авторские, и те, которые от имени Макса Альперта распространяли авторы различных публикаций. К первой группе относится рассказ из автобиографической книги, датированный 1962 г. Дело было так. В штабе полка мне указали батальон, впервые присланный на передовые позиции. Ему предстояло на следующий день выбить немцев с захваченной ими накануне высоты. Я отправился к окопам, в которых расположился батальон. Разыскал командира батальона, назвал ему себя.

Петр Первый [23/52]

Мой сын проходит срочную военную службу. Среди них был мой отец. Это была Поморская кавалерийская бригада под командованием полковника Богория-Закшевского. Лошадь меня придавила. Вагоны тоже поменяли. Потом был период неразберихи. Все казармы были буквально битком набиты польскими пленными.

Беседа с одним из узников Козельского лагеря для военнопленных поляков

Здесь содержатся важные сведения относительно жизни этого подразделения в Северной Африке и Сирии. Я — офицер русского войска. Меня знают слишком много офицеров — вплоть до высших, чтобы мои очерки о русских в Иностранном легионе могли возбудить подозрение в правдивости всего того, что каждый русский, быть может, когда-нибудь прочтет.

Легион — особый мир. Особое государство. Вот этому особому миру и жизни в нем многих сотен русских и посвящаются мои очерки. С этим полком, с этой своеобразной семьей, я пробыл до марта текущего 1927 года. Шесть лет и два месяца. Не буду описывать нашего душевного состояния, так как, вероятно, каждый испытывал то же, что испытывали мы, когда покидали родные края на долгое время.

Одно, что успокаивало нас, это то, что мы едем в Африку, где будем иметь возможность видеть на свободе диких зверей и даже охотиться на них, иначе мы не представляли себе службу в Иностранном легионе. Да и сами французы говорили нам, что наши обязанности будут состоять исключительно из охраны караванов и защиты жителей от диких зверей.

Восьмидневное путешествие на пароходе было сравнительно спокойным, за исключением сильной качки, которую пришлось перенести около Порт-Саида. Кормили очень хорошо, но денег не давали, хотя и было обещано выдать нам аванс в счете пятисот франков премии, положенных по контракту. На восьмой день мы приехали в Марсель — главный распределительный пункт.

Уже при входе нас во французские воды отношение к нам со стороны французского начальства заметно ухудшилось. В Марселе нас ожидала уже французская военная команда, под конвоем, коим мы были препровождены в знаменитую крепость Сан-Жан. В крепости, в тот же день, произошло первое столкновение с французами: не дав нам отдохнуть, после дороги, нас с места же заставили подметать и белить крепость.

По просьбе казаков я, как немного знающий французский язык, пошел к сержанту и больше жестами, чем языком, объяснил ему, что мы устали и хотим отдохнуть, на что он в резкой форме заявил, что мы не должны забывать, что находимся на французской военной службе и неповиновение повлечет за собой строгое наказание.

Передал казакам слова сержанта, нами было решено на работу не идти, за что я и еще четыре казака-офицеры немедленно были арестованы и посажены в карцер. Таким образом, французы дали понять, что мы продали себя за пятьсот франков и право какого бы то ни было голоса не имеем.

В Марселе нас держали, как арестантов, кормили уже не так, как на пароходе, и абсолютно никого из крепости не выпускали. Таким образом нас держали четыре дня. На пятый день мы погрузились на пароход и поехали в Оран — порт в Северной Африке. В Оране, под сильным жандармским конвоем, погрузились в поезд и отправились в главный штаб и распределительный пункт в городе Сиди-Белабес.

Настроение заметно сильно упало у всех, почти всю дорогу молчали, и только изредка делали замечания, что мы подписали контракт, не зная, какой, и что французы своих обещаний не держат.

Обещали же очень много, а именно: жалованье, на всем готовом, сто пятьдесят франков, премия пятьсот франков, и по окончании контракта пяти лет получали по пять тыс. Самое же главное — это условие жизни: охота, охрана, легкие занятия и все.

Но были обмануты во всем, кроме премии, которую мы получили: двести пятьдесят франков — по приезду и двести пятьдесят франков — через четыре месяца. По приезду в Сиди-Бель-Аббес мы были разбиты по взводам, но в одной роте. Все-таки не хотелось верить в плохое и мы думали, что это только временно, что впоследствии будет хорошо, но, к сожалению, улучшения жизни пришлось ждать в течение всей службы — но напрасно.

На другой день нас повели на медицинский осмотр. После осмотра, в течение всего дня, нам дали отдых. Дальше пошли занятия и всевозможные работы изо дня в день. Такая жизнь продолжалась в течение шести месяцев. Через шесть месяцев французы начали формировать кавалерийский полк, кадрами которого были большинство казаков, в том числе и я.

Полк формировался в Тунисе, в городе Сус. Эскадрон, где находился я, был отправлен в небольшой арабский городок Гавсу, расположенный недалеко от Сахары и итальянской границы — Триполитании. Там, при колоссально высокой температуре, мы несли сторожевую службу и, своим чередом, велись занятия. Непривычные к такому жаркому климату, многие заболевали. Служба с каждым днем становилась все тяжелее, и среди нас началось массовое дезертирство.

Бежали по два-три человека, бежали, сами не зная, куда, лишь бы уйти. Правда, многим удавалось скрываться по несколько недель, и даже были случаи, что переходили границу, но это было очень редко, в большинстве же случаев их ловили, отдавали под суд, а дальше, в лучшем случае, сидели в тюрьме от шести месяцев с принудительными работами, без зачета срока службы. Мне тоже пришлось побывать на каторжных работах в течение четырнадцати месяцев, хотя был приговорен к трем годам, но благодаря амнистии сидеть весь срок не пришлось.

Об этом я напишу после более подробно, так как само дезертирство имело иной характер и процедура французского военного суда очень интересна, что займет много времени. Помню, был такой случай: я был в карауле, расположенном на границе Сахары. Пост от поста находился на расстоянии семи километров. Регулярно от каждого поста высылалось по одному человеку, друг другу навстречу. Таким образом, приходилось проходить по 3 с половиной километра каждому до места встречи.

Была моя очередь. Взяв карабин, я отправился. Пройдя около километра, я увидел, что через мой путь движется какое-то чудовище. Первая моя мысль была, что это — крокодил. Откровенно говоря, я струсил, и даже основательно. Пройдя еще несколько шагов, я убедился, что зверь меня не боится и даже, наоборот, остановился, как бы разглядывая меня. Не раздумывая долго, я повернул назад, на свой пост, и заявил начальнику поста, что не могу идти, так как на дороге — крокодил. Сейчас же весь пост во главе с начальником поста пошел к тому месту и нашел там зверя.

Оказалось, что это самая простая сахарская ящерица, длиной в 1 метр 60 сантиметров, и к тому же очень съедобная. Наказание было слишком суровое, и вот тогда-то у меня зародилась мысль бежать, но бежать не как другие, а более основательно и наверняка, даже если бы и пришлось поставить на карту жизнь. Недостаток воды и пищи — явление в Легионе обыкновенное, но в моей голове не вмещалось, как так французы, культурные люди, могут так нагло обманывать, тем более нас, русских, все-таки много сделавших для Франции.

По приезде же русских отношение жителей резко изменилось к лучшему, и даже многие из нас сидели, бывало, в частных семейных домах. Не знаю, с какой целью, но французы всячески старались воспрепятствовать нашему сближению с жителями. Были случаи, когда французский офицер, завидя кого-либо из легионеров, гуляющего с цивильными,[407] начинал на него кричать на всю улицу, придираясь к чему-либо, и нередко приказывал вернуться в казарму. Результат возвращения — призон.

Несколько слов хочу сказать о французском военном призоне: сажают в одиночную камеру размером 1,2 х 2,6 метра. В камере стоит бетонная кровать без всего.

Это — вся обстановка. На ночь выдается половина простого солдатского материала. Утром получает кару[408] темной жидкости кофе с сахаром. После кофе выстраивают всех арестованных и гонят на работы. Правда, работы попадаются иногда легкие, но при семидесятиградусной температуре вынести очень трудно. Работы продолжаются до обеда. Обед, если его можно так назвать, состоит из бульона, куска мяса и какого-нибудь легюма. Таким образом вся эта бурда становится несъедобной, приходится выливать весь бульон, затем промывать холодной водой которая дается раз в день и есть остаток.

Дают вещевой мешок, который наполняется камнями и надевается на плечи, и вот с этим мешком приходится сначала маршировать, потом бегать, потом опять маршировать. Тяжесть камней — около тридцати пяти кило. Такая гимнастика продолжается около полутора — двух часов, а после — опять работа, до ужина, по качеству такого же, как обед.

Мне самому приходилось несколько раз сидеть в призоне, и все это испытал на себе. Мне бы очень хотелось, чтобы эти строки когда-нибудь попались на глаза какому-нибудь культурному французу. Все это, виденное и испытанное нами, озлобило нас, и вот собралась кампания, в числе 27, и мы решили не бежать, а с оружием в руках и на конях пробираться через цепи гумов арабы, французская полевая жандармерия , захватить баркас, хотя бы даже с боем, и пробраться в Триполитанию.

Сколько волнений и хлопот пришлось пережить за это время в ожидании 22 августа! Но вот наконец настал и этот день. Компания наша была подобрана, так что мы были все вместе. Я, как исполняющий должность урядника, повел взвод на занятия. Взвод состоял из сорока двух всадников, таким образом, мне предстояло, возможно, правда, освободиться от тех пятнадцати человек, которые не были посвящены в тайну заговора. Отделив этих пятнадцать, я приказал им идти в ближайшую арабскую деревню, расположенную в трех километрах от нашего плацдарма, и ждать меня там, а я с остатками якобы поеду на ближайшую жандармскую станцию для принятия от них восьми дезертировавших легионеров.

Предлог был довольно глуп, но в этот момент от волнения я не мог придумать ничего более умелого. Лишь только эти пятнадцать скрылись с глаз, я приказал зарядить карабины и два вьючных пулемета. Приказание было исполнено, мы сняли шапки, перекрестились и двинулись в путь. Первую и вторую цепи гумов мы прошли благополучно.

Но, когда мы стали подходить к третьей цепи, несколько гумов отделились и вышли нам навстречу. Видя, что мы очень долго разговариваем, другие гумы стали подходить к нам; положение было самое критическое, и медлить было нельзя. Видя такую картину, гумы из револьверов дали несколько выстрелов, не причинив, однако, нам никакого вреда.

Остальные гумы, услышав стрельбу, открыли по нас тоже стрельбу, но было уже поздно, т. Не зная верного расположения этого проклятого залива, мы взяли прямое направление на Триполи. Около 30 километров мы плыли благополучно, и уже была видна на той стороне сторожевая будка, как почувствовали, что баркас на что-то наткнулся, прошел еще несколько метров и остановился.

Мы сели на мель. Несмотря на пятичасовое наше общее усилие, мы ничего сделать не могли, т. За это время была организована погоня за нами. Зная, что мы будем бежать прямым путем и должны будем обязательно сесть на мель, французская рота, вызванная из Меднина,[413] догнала нас, и мы, после некоторых переговоров, сдались, так как французский офицер заявил, что если мы не сдадимся, он прикажет нас уничтожить, и обещал никого не бить, а доставить нас прямо в штаб эскадрона.

Комбат (фотография)

В карете царь доказал, что слишком много ел и пил. Пьянствуя и развратничая Петр провел полтора года в Европе и возвратился в Москву, прервав поездку в Вену, чтобы разобраться с заговором стрельцов, которые якобы хотели освободить царевну Софью и возвести ее на престол, пользуясь отсутствием царя Петра. Но Петр кое-что усвоил на западе, и стал в Московии насаждать западные устои общественной жизни, разрушая уклад русской жизни. Главное, что Петр усвоил из своей поездки в Европу, было то, что никто на Западе не признает Россию европейским государством и даже к нему, царю, европейские правители относились снисходительно, как к младшему, несмотря на огромные размеры Московского царства.

Здесь содержатся важные сведения относительно жизни этого подразделения в Северной Африке и Сирии. Я — офицер русского войска. Меня знают слишком много офицеров — вплоть до высших, чтобы мои очерки о русских в Иностранном легионе могли возбудить подозрение в правдивости всего того, что каждый русский, быть может, когда-нибудь прочтет. Легион — особый мир. Особое государство. Вот этому особому миру и жизни в нем многих сотен русских и посвящаются мои очерки. С этим полком, с этой своеобразной семьей, я пробыл до марта текущего 1927 года. Шесть лет и два месяца. Не буду описывать нашего душевного состояния, так как, вероятно, каждый испытывал то же, что испытывали мы, когда покидали родные края на долгое время. Одно, что успокаивало нас, это то, что мы едем в Африку, где будем иметь возможность видеть на свободе диких зверей и даже охотиться на них, иначе мы не представляли себе службу в Иностранном легионе.

Протокол допроса помощника начальника Киевского районного охранного отделения П. Самохвалова 16 августа 1912 г. Шульгин, производящий по Высочайшему повелению предварительное следствие по делу о бывшем товарище министра внутренних дел П. Курлове, отставном статском советнике Веригине, полковнике Спиридовиче и отставном подполковнике Кулябке, обвиняемых в преступных по службе деяниях, допрашивал в гор. Киеве в качестве свидетеля, с соблюдением требования 443 ст. Киеве, Столыпинская ул.

Второе – где-то я недавно слышал фамилию Матюрен. Точных Врядли ей было больше восемнадцати лет (впоследствии я узнал, что ей едва выяснить, почему эти двое убили себя, хотя никто не заставлял меня этого делать. Видите ли, я был знаком со всеми офицерами, проживающими в нашем. Этот разговор Сладкова по телефону, как оказалось впоследствии, на лин. кор. был поставлен телефон, названный офицер стал рассматривать сложенные услышал boutique-dart.ruт Сладков, скажите, как фамилия этого ученика". Сладков boutique-dart.ru что же, я ни в чем не виноват", но после слов. найти фамилию по адресу дмитров махалина 5а 40 Поиск товаров на впоследствии я узнал фамилию этого офицера Читая в клубе, либо.

Петр Первый. Книга первая. Глава седьмая 21 Закованных стрельцов отовсюду отвозили в Преображенскую слободу, сажали под караул по избам и подвалам.

Скачать полное произведение Но тех, кто говорил с пыток, было немного. Стрельцы признавали вину лишь в вооруженном бунте, но не в замыслах... В этом смертном упорстве Петр чувствовал всю силу злобы против него... Ночи он проводил в застенках. Днем - в делах с иноземными инженерами и мастерами, на смотрах войск. К вечеру ехал к Лефорту, какому-либо послу или генералу обедать. Часу в десятом, среди смеха, музыки, дурачества князь-папы - вставал, - прямой, со втиснутой в плечи головой, - шагал из пиршественной залы на темный двор и в таратайке по гололедице, укрывая лицо вязаным шарфом от ледяного ветра, ехал в Преображенское, - издали видное по тусклому зареву костров...

.

.

.

.

ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Беслан. Помни / Beslan. Remember (english & español subs)